Download Michale Graves Dig up her bones for free from pleer.com
Сердито хлопнула входная дверь, зашуршало в сенях и в комнату вошла Двуликая, вся измученная двухдневным бдением у постели очередной роженицы. Не говоря ни слова, она протащила из сеней к кухонному очагу бадью для купания, а затем, царственно откинув косу за спину, уселась без сил на скамью, упершись затылком в деревянную теплую стену, и закрыла глаза.
–Согрейте воды, сил никаких нет, такой грязной и усталой я себя чувствую, – прошелестела она, сидя без движения и, кажется, даже не дыша.
Вдохновляющая хотела было сказать, что набранную заранее в кадушку воду извели на уборку, дом действительно блестел, но Премудрая, увидев растерянно–виноватое лицо музы, прижала палец к губам и кивнула в сторону сеней. Они вышли во двор и проворно спустились к реке каждая с парой ведер.
–Все равно не пойму, не так она людям благоволит, чтобы переживать за каждую хворь, но как только что–то серьезное в нашей округе происходит – будь уверен, в углу комнаты наткнешься на напряженный взгляд нашей лекарки, – покачала головой Вдохновляющая. –Это все равно, если бы я каждую поэму первой выслушивала. Где сил взять?
–Что там понимать, – махнула рукой Премудрая, а потом с усилием приподняла полные до краев ведра, повернув к дому. – Все из–за Хозяйки, ты же знаешь, как сложно они уживаются. Да и не из–за больных сидит в углу ведь, а из–за своих подопечных. Это их вечный с Хозяйкой спор: чья возьмет.
Когда они вернулись в дом, рыжекосая все так же сидела на скамье, но по более расслабленной позе и мерным вздохам было ясно, что она уснула. Сестры поставили воду греться.греться.
Двуликая ужасно не ладила с Хозяйкой, а все из–за лекарей. Когда–то, еще на заре этого мира, счастливая подарком отца Времени Хозяйка–Смерть отменила для жителей мира вечное забвение: всякий мог по своему почину вернуться с того света назад, ничего не теряя. Однако, в пылу затеи, она позабыла одну вещь: отменив смерть, как итог бытия, она ничего не сделала с ее причинами, хворями и прочими несчастными случаями, военными стычками. Еще никто сразу не умер от зубной боли или простуды, но и жить без лечения было нельзя, так появились первые лекари. Их, хмуро сдвинув брови, обучала ремеслу сама Двуликая, молча странствуя по миру и находя способных к лекарскому искусству учеников. Хозяйка, видевшая мир как игру, обиделась на рыжую ослушницу, которой всюду подавай продуманные планы, а потому люто невзлюбила всех врачующих.
–Она сказала, что они лишатся права вернуться в мир, – как никогда бледная, Двуликая сидела на крылечке дома Премудрой
В тот раз Вдохновляющей не было с ними, она как раз была нужна везде и всюду в этом юном мире, обучая ремеслам и рукоделию, слушая сложенные песни и рассказывая как смешивать краски, а потому мало бывала дома.
–Она не может так поступить. Нельзя переломить данное раньше обещание, это нарушит все течение мира. Хозяйка не может этого не знать, – нахмурилась Премудрая, нахохлившись на своей ступеньке от прохлады вечера и не решаясь вернуться в дом, чтобы взять шаль. – Послушай, она ведь даже своим стряпчим дала это право, пусть и с оговоркой.
–Какой? – вскинула брови лекарка, которая не поспевала уже который месяц за новостями, будучи занята до невозможности.
–Чувства в обмен на новую жизнь, – поморщилась наставница. – Она хочет, чтобы они были бесстрастными, а потому их подкашивают сильные эмоции. Они с легкостью воскресают снова, помнят все, но в сердце уже нет былого чувства. Я уже предвижу горы разбитых женских сердец…
–Своих щадит, стало быть, а мои ей чем–то мешают. Ведь это она на них из–за меня взъелась, – зло стукнула ладошкой по доскам крыльца рыжая, совсем не чувствуя холода.
–Вот что, надо бы к ней сходить, – Премудрая решительно поднялась и отряхнула платье, исчезая в доме, чтобы захватить шаль. – Пусть и твоим поставят условие. Так будет честно, – глухо донеслось изнутри.
–Я к ней не пойду, да и ненавидит она меня. Больно надо, – скрестив руки на груди, Двуликая всем видом показывала, что не намеревается покидать крылечка ни за какие богатства этого мира.
–А я схожу все равно, – Премудрая появилась на пороге, готовая к путешествию. – Да и я неплохо с ней лажу. Может, что и выйдет. Не так уж она и несправедлива, а еще вовсе не так глупа, как ты думаешь.
–Да, ты со всеми неплохо ладишь, – кисло улыбнулась рыжая. – Ну, одну я тебя не пущу. Не хватало, чтобы за меня перед этой выскочкой просили. Но, так и быть, вместе веселее. К тому же, я при тебе, может, меньше глупостей натворю.
Сказано–сделано, выйдя спустя много часов из чертогов Смерти, сестры изрядную часть пути до дома шли молча. Только войдя в родной лес, Двуликая дала, наконец, выход душившей ее ярости.
–И это честно?! У своих – только чувство, а у моих – память о самом дорогом! Зачем воскресать, когда не помнишь самого важного? – взорвалась она, едва не плача от злости.
–Но они же не забудут предназначения, ремесла. К тому же, ты помнишь: чем больше спасенных жизней, тем больше шансов вспомнить после забытое, – мягко касаясь плеча сестры, которое та тут же отдернула, напомнила Премудрая. –Это совсем не мало. К тому же, они смогут видеть приходящих в мир, отличать от здешних.
–У тебя все «совсем не»: она совсем не такая глупая, иметь мизерный шанс выудить у Хозяйки из–под носа очередного путника Небесных дорог – совсем не мало, – сжала кулаки лекарка.
–А у тебя все совсем не честно, – пожала плечами наставница, чувствуя глухое раздражение на то, что эти пламенные речи достались ей, а не Хозяйке. – Мы сделали что могли. Теперь мне пора домой, много дел.
Увидев тень досады, промелькнувшую на лице заспешившей в гущу леса сестры, рыжая схватила ее за руку и заставила остановиться. «Извини,» – тихо прошептала хозяйка леса, благодарно сжимая руку наставницы. «Глупости какие,» – отмахнулась Премудрая, но дальше путь они продолжили вместе. Прощаясь у развилки, Двуликая сказала:
–Теперь я сама буду следить честно ли она играет, когда на кону будут жизни. И не дай ей Извечное Время попытаться меня обмануть.
Премудрая улыбнулась и кивнула, в знак одобрения. На том и расстались. Как же давно это было…
Вода давно уже нагрелась, сестры аккуратно сняли со спящей мертвым сном Двуликой платье и, едва осознающую что к чему, подвели к бадье, помогли забраться. Лежа в ароматной теплой воде, она, не раскрывая глаз, пробормотала: «В Приграничье приехал погостить княжич». Премудрая с Вдохновляющей переглянулись, а затем, не сговариваясь, отыскали пушистый комочек, щенка, лакавшего воду из миски. Приграничье было за лесом. Слишком близко для совпадений.
Отчасти, виной совпадения, скорее всего, были случайно спутанные кошкой нити Пряхи, но она никогда ни в чем подобном бы не призналась. Как бы то ни было, нить судьбы княжича Мала так прочно сплелась с Приграничьем на ближайшее время, что выпутать ее не удавалось. Плюнув на все и любовно погладив кошку, Пряха продолжила свою извечную работу.
–Князь, послушай совета, отправь сына подальше со двора, тут ему не жизнь, а скука смертная, – сказал Ольгерду воевода, после того как они закончили разбираться с планом очередного похода. – Чахнет он без тебя здесь, да и бабка его так и норовит со свету сжить. Ты уж прости за прямоту, но вот кто ведьма – так это она и есть.
–Ну, полно тебе, – нахмурился Ольгерд, не любивший таких речей о матери, какая–никакая, а родительница. – Да и куда его деть–то? Колесо ведь к зиме повернулось, сейчас всюду мрачно, не только на моем подворье. Не знаю, каких еще забав ему надо. Только отгуляли именины, а ты говоришь – чахнет.
Воевода неопределенно крякнул. Спорить с другом детства год от года делалось все сложнее, одно дело – в походе вместе биться, последним делиться, а другое – слова подбирать в просторной княжьей горнице.
–Да ты себя–то в его годы вспомни. Не за науками ведь дни напролет сидел, а в конюшне или в поле пропадал день–деньской. Тут теперь не то, конечно, что было в наши годы, – хмыкнул воевода. – Но ты его к кормилице отправь, она в Приграничье ведь замуж вышла, всякий раз с обозом податей поклоны шлет, о своем ненаглядном «сыночке» выспрашивает.
–Как же я княжича в какое–то селенье отправлю. Мыслимо ли? А ну как какое несчастье в пути приключится, или народ лихой какой, – больше для вида проворчал князь. – Впрочем, в той стороне как–будто тихо. Что ж, разве что если с наставником…
–Э нет, уж этого блаженного я не позволю туда тащить. Если за сына ручаюсь, то за наставника…– начал было воевода, но осекся, поняв по лицу князя, что хватил лишку. – Ладно, будь по–твоему, князюшка. Один наставник да кто–то из молодших в дружине свезут туда.
Ольгерд, разгневавшийся было, согласно кивнул и улыбнулся другу детства, но в душе кольнула горькая мысль: как вышло так, что вся дружина печется о сыне больше, чем он сам. В который раз князь сказал себе, что это все из–за обилия дел, которые однажды подхватит и Мал. Но князь плохо лгал себе. Дело было в самом ребенке, который пугал. Пугал сходством с матерью и тихим нравом, так не присущим ни Ольгерду, ни покойной Гуднё. Пугал вопросом, который князь научился читать в глазах сына, еще когда тот не мог говорить: «Почему не идет мама?». Впрочем, в том, что Мал любил и его, непутевого отца, сомневаться не приходилось. Ради того, чтобы Ольгерд был им доволен, он неизменно успевал по всем наукам, которым его не так давно принялись обучать. Князь хвалил Мала, но сам себе с горечью сознавался, что был бы более рад, если бы сын с той же легкостью стал заводилой среди дворовой ребятни.
– Выедете завтра на рассвете. И чтобы никто не знал лишнего, – кивнул он на прощание воеводе, когда сообщили, что его дожидаются советники, и мысленно добавил: «Главное, чтобы не проведала матушка».
Утро следующего дня началось для Мала необычно. Его поднял в несусветную рань смешливый Гинтарас, старший сын воеводы батюшкиного войска, и приказал быстрее собираться: их ждал долгий путь к славной Аннике, кормилице, к которой мальчик был привязан с детства. Когда Гинтарас вышел в соседнюю комнату, чтобы растолкать наставника княжича, Мал вылез из–под теплого меха одеяла, и по привычке оглянулся на подоконник у цветного витражного окошка горницы. Там, по обыкновению, сидел высокий худощавый русоволосый мужчина, которого никто кроме мальчишки не видел. Они встретились как–то во время княжьего выезда, и, со временем, привыкли друг к другу настолько, чтобы стать друзьями. Мал убедил друга сменить старую крышу на комнату с витражными стеклами и тот, скрепя сердце, согласился. Шатен обернулся и улыбчиво наблюдал за возней Мала, который от счастья сам не знал, за что хвататься и во что облачаться для путешествия.
–Возьми наряд поплоше, что–то самое обычное, – подал хрипловатый голос духа. – В пути чем проще и удобнее одежда, тем лучше.
Мал, привыкший доверять этому странному знакомцу, гораздо больше, чем своему наставнику, кивнул и выудил достаточно простой на вид наряд: темные штаны, сапожки из мягкой кожи, домотканную, но удивительно мягкую рубашку и теплую курточку с меховой опушкой. Волосы цвета красного дерева пламенели над бледным остреньким лицом мальчика, по–девичьи тонкие брови так и норовили взлететь повыше в вечном удивлении, большие серо–зеленые глаза смотрели на мир пытливо.
Гинтарас остался доволен и тем, как Мал быстро собрался, и его выбором одежды. Все необходимое было с вечера уложено в дорогу. Вскоре два всадника и один ребенок выехали из ворот княжьего замка. Раннего отъезда не видел никто кроме Ольгерда, с грустью глядевшего вслед удаляющимся силуэтам. Как бы ему хотелось тоже уехать подальше от вечной суеты двора.
В Приграничье въехал только один конь, несущий Гинтараса с Малом. Наставник умудрился подхватить какую–то заразу во время единственной ночевки на постоялом дворе, где его и оставили воин с юным княжичем, с тем, чтобы он выздоравливал под неусыпным надзором тамошнего лекаря.
Анника, кажется, ждала их у ворот с самого утра, так как выскочила навстречу едва заслышав стук копыт. Раскинув руки, она подбежала к лошади и, на глазах смеющегося Гинтараса, подхватила мальчишку на руки, покрывая остренькое личико звонкими поцелуями. Молодший подумал, что это все, конечно, бабьи нежности, но мальчонке дома до того тошно, что пусть уж отогревается тут.
–Маленький мой, а отощал–то как! А вырос–то! – ворковала Анника с Малом, молчаливо уткнувшимся ей в плечо, будто и не чувствуя какой он стал тяжелый, полные уютные руки ее гладили мальчишечьи волосы красного дерева.
Муж Анники тому года два как ушел на Небесные дороги, но она не особенно горевала, зная, что в свой срок вернется и это горе луковое. А покуда была сама себе хозяйкой. Давно, еще до этого своего замужества, она носила под сердцем дитя, сына одного богатого и непутевого сына княжеских советников. Правда, ребенок, умер едва успев взглянуть на этот свет. Богатенький сынок только что не в пляс пустился, заслышав такую весть, а то грозный батюшка грозил женить на потеху всему городу на простолюдинке. Почтенное семейство дало бедняжке от ворот поворот, своих родителей она за год до того схоронила. Ополоумев от горя, она пошла к князю искать правды. Тот девушку выслушал, но мало мог помочь ее горю, ребенка он вернуть ей не мог. Зато с обидчиков взыскал богатые дары, после чего отослал их прочь от двора, в деревню. Кто женщину обидел, тот и князя предаст. Саму же Аннику Ольгерд определил ходить за Малом, и ни разу после не пожалел о своем решении. Когда сынок подрос, Анника глянулась одному заезжему купцу и была отпущена в Приграничье, где стала женой и хозяйкой дома того самого купца. Своих детей больше не нажила, да и поздно, наверное, было уже пытаться. Вероятно, потому и любила так Мала, за которым в детстве ходила. Он отвечал ей тем же, и был без малого готов бросить все княжество к ее ногам, позвав замуж. Правда, для этого надо было еще немного подрасти.
Гинтарас завел коня во двор и принялся сгружать с него навьюченные тюки, затем следовало скакуна распрячь и устроить в конюшне. Одним словом, дел хватало. Он оставил Мала с нянькой у калитки, радоваться встрече. Мал неловко заерзал и, привыкшая понимать его без слов, кормилица мигом поставила мальчика на землю, впрочем, скоро он потянул ее за руку и поманил наклониться поближе.
–Анника, а кто это? – тихо, прошептал по давней привычке на ухо кормилице мальчик, глядя на странную темноволосую девчонку, которая не таясь, смотрела на него, княжича, будто он был обычным ребенком.
–Кто, золотой? – Анника обернулась и увидела Вендлу. – Это Мудрая.
Девчонка приветственно приложила руку к сердцу и легко перебежала через улицу:
–Привет, Анника! – улыбнулась девчонка, подойдя ближе. – А мы вот с Рыжей гуляем. Мама уехала на ярмарку, оставив меня ей. Я – Мудрая! – обернулась она к Малу. – На какое самое высокое дерево ты влезал? Спорим, не смог бы влезть на тот клен, – Вендла махнула на маячащий вдалеке силуэт старого дерева. – А вот я недавно...
–Тише ты, сорока! – замахала руками кормилица, со смехом. – Знала бы перед кем стоишь, так, может, вела бы себя получше.
–Перед кем это она стоит? – с любопытством подошла к ним никем не замеченная Гуднё.
–Я – Мал, – предупреждающе сжав руку кормилицы, чтобы не сболтнула лишнего, представился мальчик. – И я ни разу не влезал на дерево, – с некоторой досадой признался он Мудрой, завороженный ее натиском.
–А где твоя ма… – начала было Мудрая, но Гуднё, заметившая вдруг отчаянно качающего головой русого мужчину за спиной мальчика, ни с того, ни с сего сердито хлопнула в ладоши, не дав девочке договорить.
–Чем болтать, лучше бы показала приятелю какие–то вершины попокладистее, для начинающего древолаза, – хмыкнула Рыжая, украдкой глядя на силуэт русоволосого, который благодарно кивнул и истаял.
Мудрая, обрадовавшись подсказке, тут же поволокла за собой Мала в их сад, Анника только качала головой, но запретить не могла. Не так часто Мал улыбался, а вот этой девчонке улыбнулся ведь.
–Нет у него матери, вот ведь как, – вздохнула она глядя на Гуднё многозначительным взглядом, много знающей, но имеющей право сказать малое. – Я кормилицей при нем была, а он, стало быть, сподобился навестить. Батюшка, наконец, отправил.
Анника, счастливая приездом мальчика, не видела ничего и никого кроме воспитанника, а если бы вгляделась в Гуднё получше, то может быть узнала бы и глаза, и схожий оттенок волос. Впрочем, известное дело – немало в мире похожих людей, да и в живых матери княжича она не видала, ее взяли в княжеский дом после похорон. Лекарка же смотрела вслед парочке ребят, гадая, что же так болезненно ткнулось ей в грудь, когда она увидела этого мальчишку.
Вскоре женщины разошлись каждая по своим делам, а дети, неумолчно болтая, карабкались на раскидистые вишневые деревья в саду Ящерицы под присмотром русоволосого духа.
–Согрейте воды, сил никаких нет, такой грязной и усталой я себя чувствую, – прошелестела она, сидя без движения и, кажется, даже не дыша.
Вдохновляющая хотела было сказать, что набранную заранее в кадушку воду извели на уборку, дом действительно блестел, но Премудрая, увидев растерянно–виноватое лицо музы, прижала палец к губам и кивнула в сторону сеней. Они вышли во двор и проворно спустились к реке каждая с парой ведер.
–Все равно не пойму, не так она людям благоволит, чтобы переживать за каждую хворь, но как только что–то серьезное в нашей округе происходит – будь уверен, в углу комнаты наткнешься на напряженный взгляд нашей лекарки, – покачала головой Вдохновляющая. –Это все равно, если бы я каждую поэму первой выслушивала. Где сил взять?
–Что там понимать, – махнула рукой Премудрая, а потом с усилием приподняла полные до краев ведра, повернув к дому. – Все из–за Хозяйки, ты же знаешь, как сложно они уживаются. Да и не из–за больных сидит в углу ведь, а из–за своих подопечных. Это их вечный с Хозяйкой спор: чья возьмет.
Когда они вернулись в дом, рыжекосая все так же сидела на скамье, но по более расслабленной позе и мерным вздохам было ясно, что она уснула. Сестры поставили воду греться.греться.
Двуликая ужасно не ладила с Хозяйкой, а все из–за лекарей. Когда–то, еще на заре этого мира, счастливая подарком отца Времени Хозяйка–Смерть отменила для жителей мира вечное забвение: всякий мог по своему почину вернуться с того света назад, ничего не теряя. Однако, в пылу затеи, она позабыла одну вещь: отменив смерть, как итог бытия, она ничего не сделала с ее причинами, хворями и прочими несчастными случаями, военными стычками. Еще никто сразу не умер от зубной боли или простуды, но и жить без лечения было нельзя, так появились первые лекари. Их, хмуро сдвинув брови, обучала ремеслу сама Двуликая, молча странствуя по миру и находя способных к лекарскому искусству учеников. Хозяйка, видевшая мир как игру, обиделась на рыжую ослушницу, которой всюду подавай продуманные планы, а потому люто невзлюбила всех врачующих.
–Она сказала, что они лишатся права вернуться в мир, – как никогда бледная, Двуликая сидела на крылечке дома Премудрой
В тот раз Вдохновляющей не было с ними, она как раз была нужна везде и всюду в этом юном мире, обучая ремеслам и рукоделию, слушая сложенные песни и рассказывая как смешивать краски, а потому мало бывала дома.
–Она не может так поступить. Нельзя переломить данное раньше обещание, это нарушит все течение мира. Хозяйка не может этого не знать, – нахмурилась Премудрая, нахохлившись на своей ступеньке от прохлады вечера и не решаясь вернуться в дом, чтобы взять шаль. – Послушай, она ведь даже своим стряпчим дала это право, пусть и с оговоркой.
–Какой? – вскинула брови лекарка, которая не поспевала уже который месяц за новостями, будучи занята до невозможности.
–Чувства в обмен на новую жизнь, – поморщилась наставница. – Она хочет, чтобы они были бесстрастными, а потому их подкашивают сильные эмоции. Они с легкостью воскресают снова, помнят все, но в сердце уже нет былого чувства. Я уже предвижу горы разбитых женских сердец…
–Своих щадит, стало быть, а мои ей чем–то мешают. Ведь это она на них из–за меня взъелась, – зло стукнула ладошкой по доскам крыльца рыжая, совсем не чувствуя холода.
–Вот что, надо бы к ней сходить, – Премудрая решительно поднялась и отряхнула платье, исчезая в доме, чтобы захватить шаль. – Пусть и твоим поставят условие. Так будет честно, – глухо донеслось изнутри.
–Я к ней не пойду, да и ненавидит она меня. Больно надо, – скрестив руки на груди, Двуликая всем видом показывала, что не намеревается покидать крылечка ни за какие богатства этого мира.
–А я схожу все равно, – Премудрая появилась на пороге, готовая к путешествию. – Да и я неплохо с ней лажу. Может, что и выйдет. Не так уж она и несправедлива, а еще вовсе не так глупа, как ты думаешь.
–Да, ты со всеми неплохо ладишь, – кисло улыбнулась рыжая. – Ну, одну я тебя не пущу. Не хватало, чтобы за меня перед этой выскочкой просили. Но, так и быть, вместе веселее. К тому же, я при тебе, может, меньше глупостей натворю.
Сказано–сделано, выйдя спустя много часов из чертогов Смерти, сестры изрядную часть пути до дома шли молча. Только войдя в родной лес, Двуликая дала, наконец, выход душившей ее ярости.
–И это честно?! У своих – только чувство, а у моих – память о самом дорогом! Зачем воскресать, когда не помнишь самого важного? – взорвалась она, едва не плача от злости.
–Но они же не забудут предназначения, ремесла. К тому же, ты помнишь: чем больше спасенных жизней, тем больше шансов вспомнить после забытое, – мягко касаясь плеча сестры, которое та тут же отдернула, напомнила Премудрая. –Это совсем не мало. К тому же, они смогут видеть приходящих в мир, отличать от здешних.
–У тебя все «совсем не»: она совсем не такая глупая, иметь мизерный шанс выудить у Хозяйки из–под носа очередного путника Небесных дорог – совсем не мало, – сжала кулаки лекарка.
–А у тебя все совсем не честно, – пожала плечами наставница, чувствуя глухое раздражение на то, что эти пламенные речи достались ей, а не Хозяйке. – Мы сделали что могли. Теперь мне пора домой, много дел.
Увидев тень досады, промелькнувшую на лице заспешившей в гущу леса сестры, рыжая схватила ее за руку и заставила остановиться. «Извини,» – тихо прошептала хозяйка леса, благодарно сжимая руку наставницы. «Глупости какие,» – отмахнулась Премудрая, но дальше путь они продолжили вместе. Прощаясь у развилки, Двуликая сказала:
–Теперь я сама буду следить честно ли она играет, когда на кону будут жизни. И не дай ей Извечное Время попытаться меня обмануть.
Премудрая улыбнулась и кивнула, в знак одобрения. На том и расстались. Как же давно это было…
Вода давно уже нагрелась, сестры аккуратно сняли со спящей мертвым сном Двуликой платье и, едва осознающую что к чему, подвели к бадье, помогли забраться. Лежа в ароматной теплой воде, она, не раскрывая глаз, пробормотала: «В Приграничье приехал погостить княжич». Премудрая с Вдохновляющей переглянулись, а затем, не сговариваясь, отыскали пушистый комочек, щенка, лакавшего воду из миски. Приграничье было за лесом. Слишком близко для совпадений.
Отчасти, виной совпадения, скорее всего, были случайно спутанные кошкой нити Пряхи, но она никогда ни в чем подобном бы не призналась. Как бы то ни было, нить судьбы княжича Мала так прочно сплелась с Приграничьем на ближайшее время, что выпутать ее не удавалось. Плюнув на все и любовно погладив кошку, Пряха продолжила свою извечную работу.
–Князь, послушай совета, отправь сына подальше со двора, тут ему не жизнь, а скука смертная, – сказал Ольгерду воевода, после того как они закончили разбираться с планом очередного похода. – Чахнет он без тебя здесь, да и бабка его так и норовит со свету сжить. Ты уж прости за прямоту, но вот кто ведьма – так это она и есть.
–Ну, полно тебе, – нахмурился Ольгерд, не любивший таких речей о матери, какая–никакая, а родительница. – Да и куда его деть–то? Колесо ведь к зиме повернулось, сейчас всюду мрачно, не только на моем подворье. Не знаю, каких еще забав ему надо. Только отгуляли именины, а ты говоришь – чахнет.
Воевода неопределенно крякнул. Спорить с другом детства год от года делалось все сложнее, одно дело – в походе вместе биться, последним делиться, а другое – слова подбирать в просторной княжьей горнице.
–Да ты себя–то в его годы вспомни. Не за науками ведь дни напролет сидел, а в конюшне или в поле пропадал день–деньской. Тут теперь не то, конечно, что было в наши годы, – хмыкнул воевода. – Но ты его к кормилице отправь, она в Приграничье ведь замуж вышла, всякий раз с обозом податей поклоны шлет, о своем ненаглядном «сыночке» выспрашивает.
–Как же я княжича в какое–то селенье отправлю. Мыслимо ли? А ну как какое несчастье в пути приключится, или народ лихой какой, – больше для вида проворчал князь. – Впрочем, в той стороне как–будто тихо. Что ж, разве что если с наставником…
–Э нет, уж этого блаженного я не позволю туда тащить. Если за сына ручаюсь, то за наставника…– начал было воевода, но осекся, поняв по лицу князя, что хватил лишку. – Ладно, будь по–твоему, князюшка. Один наставник да кто–то из молодших в дружине свезут туда.
Ольгерд, разгневавшийся было, согласно кивнул и улыбнулся другу детства, но в душе кольнула горькая мысль: как вышло так, что вся дружина печется о сыне больше, чем он сам. В который раз князь сказал себе, что это все из–за обилия дел, которые однажды подхватит и Мал. Но князь плохо лгал себе. Дело было в самом ребенке, который пугал. Пугал сходством с матерью и тихим нравом, так не присущим ни Ольгерду, ни покойной Гуднё. Пугал вопросом, который князь научился читать в глазах сына, еще когда тот не мог говорить: «Почему не идет мама?». Впрочем, в том, что Мал любил и его, непутевого отца, сомневаться не приходилось. Ради того, чтобы Ольгерд был им доволен, он неизменно успевал по всем наукам, которым его не так давно принялись обучать. Князь хвалил Мала, но сам себе с горечью сознавался, что был бы более рад, если бы сын с той же легкостью стал заводилой среди дворовой ребятни.
– Выедете завтра на рассвете. И чтобы никто не знал лишнего, – кивнул он на прощание воеводе, когда сообщили, что его дожидаются советники, и мысленно добавил: «Главное, чтобы не проведала матушка».
Утро следующего дня началось для Мала необычно. Его поднял в несусветную рань смешливый Гинтарас, старший сын воеводы батюшкиного войска, и приказал быстрее собираться: их ждал долгий путь к славной Аннике, кормилице, к которой мальчик был привязан с детства. Когда Гинтарас вышел в соседнюю комнату, чтобы растолкать наставника княжича, Мал вылез из–под теплого меха одеяла, и по привычке оглянулся на подоконник у цветного витражного окошка горницы. Там, по обыкновению, сидел высокий худощавый русоволосый мужчина, которого никто кроме мальчишки не видел. Они встретились как–то во время княжьего выезда, и, со временем, привыкли друг к другу настолько, чтобы стать друзьями. Мал убедил друга сменить старую крышу на комнату с витражными стеклами и тот, скрепя сердце, согласился. Шатен обернулся и улыбчиво наблюдал за возней Мала, который от счастья сам не знал, за что хвататься и во что облачаться для путешествия.
–Возьми наряд поплоше, что–то самое обычное, – подал хрипловатый голос духа. – В пути чем проще и удобнее одежда, тем лучше.
Мал, привыкший доверять этому странному знакомцу, гораздо больше, чем своему наставнику, кивнул и выудил достаточно простой на вид наряд: темные штаны, сапожки из мягкой кожи, домотканную, но удивительно мягкую рубашку и теплую курточку с меховой опушкой. Волосы цвета красного дерева пламенели над бледным остреньким лицом мальчика, по–девичьи тонкие брови так и норовили взлететь повыше в вечном удивлении, большие серо–зеленые глаза смотрели на мир пытливо.
Гинтарас остался доволен и тем, как Мал быстро собрался, и его выбором одежды. Все необходимое было с вечера уложено в дорогу. Вскоре два всадника и один ребенок выехали из ворот княжьего замка. Раннего отъезда не видел никто кроме Ольгерда, с грустью глядевшего вслед удаляющимся силуэтам. Как бы ему хотелось тоже уехать подальше от вечной суеты двора.
В Приграничье въехал только один конь, несущий Гинтараса с Малом. Наставник умудрился подхватить какую–то заразу во время единственной ночевки на постоялом дворе, где его и оставили воин с юным княжичем, с тем, чтобы он выздоравливал под неусыпным надзором тамошнего лекаря.
Анника, кажется, ждала их у ворот с самого утра, так как выскочила навстречу едва заслышав стук копыт. Раскинув руки, она подбежала к лошади и, на глазах смеющегося Гинтараса, подхватила мальчишку на руки, покрывая остренькое личико звонкими поцелуями. Молодший подумал, что это все, конечно, бабьи нежности, но мальчонке дома до того тошно, что пусть уж отогревается тут.
–Маленький мой, а отощал–то как! А вырос–то! – ворковала Анника с Малом, молчаливо уткнувшимся ей в плечо, будто и не чувствуя какой он стал тяжелый, полные уютные руки ее гладили мальчишечьи волосы красного дерева.
Муж Анники тому года два как ушел на Небесные дороги, но она не особенно горевала, зная, что в свой срок вернется и это горе луковое. А покуда была сама себе хозяйкой. Давно, еще до этого своего замужества, она носила под сердцем дитя, сына одного богатого и непутевого сына княжеских советников. Правда, ребенок, умер едва успев взглянуть на этот свет. Богатенький сынок только что не в пляс пустился, заслышав такую весть, а то грозный батюшка грозил женить на потеху всему городу на простолюдинке. Почтенное семейство дало бедняжке от ворот поворот, своих родителей она за год до того схоронила. Ополоумев от горя, она пошла к князю искать правды. Тот девушку выслушал, но мало мог помочь ее горю, ребенка он вернуть ей не мог. Зато с обидчиков взыскал богатые дары, после чего отослал их прочь от двора, в деревню. Кто женщину обидел, тот и князя предаст. Саму же Аннику Ольгерд определил ходить за Малом, и ни разу после не пожалел о своем решении. Когда сынок подрос, Анника глянулась одному заезжему купцу и была отпущена в Приграничье, где стала женой и хозяйкой дома того самого купца. Своих детей больше не нажила, да и поздно, наверное, было уже пытаться. Вероятно, потому и любила так Мала, за которым в детстве ходила. Он отвечал ей тем же, и был без малого готов бросить все княжество к ее ногам, позвав замуж. Правда, для этого надо было еще немного подрасти.
Гинтарас завел коня во двор и принялся сгружать с него навьюченные тюки, затем следовало скакуна распрячь и устроить в конюшне. Одним словом, дел хватало. Он оставил Мала с нянькой у калитки, радоваться встрече. Мал неловко заерзал и, привыкшая понимать его без слов, кормилица мигом поставила мальчика на землю, впрочем, скоро он потянул ее за руку и поманил наклониться поближе.
–Анника, а кто это? – тихо, прошептал по давней привычке на ухо кормилице мальчик, глядя на странную темноволосую девчонку, которая не таясь, смотрела на него, княжича, будто он был обычным ребенком.
–Кто, золотой? – Анника обернулась и увидела Вендлу. – Это Мудрая.
Девчонка приветственно приложила руку к сердцу и легко перебежала через улицу:
–Привет, Анника! – улыбнулась девчонка, подойдя ближе. – А мы вот с Рыжей гуляем. Мама уехала на ярмарку, оставив меня ей. Я – Мудрая! – обернулась она к Малу. – На какое самое высокое дерево ты влезал? Спорим, не смог бы влезть на тот клен, – Вендла махнула на маячащий вдалеке силуэт старого дерева. – А вот я недавно...
–Тише ты, сорока! – замахала руками кормилица, со смехом. – Знала бы перед кем стоишь, так, может, вела бы себя получше.
–Перед кем это она стоит? – с любопытством подошла к ним никем не замеченная Гуднё.
–Я – Мал, – предупреждающе сжав руку кормилицы, чтобы не сболтнула лишнего, представился мальчик. – И я ни разу не влезал на дерево, – с некоторой досадой признался он Мудрой, завороженный ее натиском.
–А где твоя ма… – начала было Мудрая, но Гуднё, заметившая вдруг отчаянно качающего головой русого мужчину за спиной мальчика, ни с того, ни с сего сердито хлопнула в ладоши, не дав девочке договорить.
–Чем болтать, лучше бы показала приятелю какие–то вершины попокладистее, для начинающего древолаза, – хмыкнула Рыжая, украдкой глядя на силуэт русоволосого, который благодарно кивнул и истаял.
Мудрая, обрадовавшись подсказке, тут же поволокла за собой Мала в их сад, Анника только качала головой, но запретить не могла. Не так часто Мал улыбался, а вот этой девчонке улыбнулся ведь.
–Нет у него матери, вот ведь как, – вздохнула она глядя на Гуднё многозначительным взглядом, много знающей, но имеющей право сказать малое. – Я кормилицей при нем была, а он, стало быть, сподобился навестить. Батюшка, наконец, отправил.
Анника, счастливая приездом мальчика, не видела ничего и никого кроме воспитанника, а если бы вгляделась в Гуднё получше, то может быть узнала бы и глаза, и схожий оттенок волос. Впрочем, известное дело – немало в мире похожих людей, да и в живых матери княжича она не видала, ее взяли в княжеский дом после похорон. Лекарка же смотрела вслед парочке ребят, гадая, что же так болезненно ткнулось ей в грудь, когда она увидела этого мальчишку.
Вскоре женщины разошлись каждая по своим делам, а дети, неумолчно болтая, карабкались на раскидистые вишневые деревья в саду Ящерицы под присмотром русоволосого духа.