При попытке зажечь в кабинете свет лампочка в торшере трагично тренькает и гаснет. Марк чертыхается, порываясь встать с тахты и зажечь люстру, но Марта придерживает его за руку:
— Не надо, так даже проще будет. Я, понимаешь, всё хотела тебе сказать, но никак... — она беспомощно поднимает и опускает плечи. — Никак не могла собраться.
— И что же ты хотела сказать? — спрашивает Марк.
Марте не нужно глядеть на него, чтобы знать, что он вопросительно приподнял левую бровь. В этой темной, залитой по самый потолок августовской ночью комнате особенно уместным кажется его прозвище — Мрак. Дышит он практически в такт ночному ветерку, колышущему занавески открытых настежь окон. Где-то в темноте улицы проезжает машина, фары чиркают по стенке, выхватывая в круг света настенный календарь. Марта морщится: опять забыли перевернуть страницу.
— Ты уснула? — Марк аккуратно тормошит ее, внезапно затихшую.
— Нет. Я коплю смелость, — выдыхает Марта ему в плечо, подвигаясь ближе.
Марк молчит, терпеливо ждет продолжения, боясь спугнуть нечаянную откровенность. В глубине души он рад тому, что она не увидит его лица и у него появится возможность справиться с эмоциями, если что-то пойдет не так.
— Мне тебя нагадали. Меньше года назад увидели в кофейной чашке. И тебя, и твою дочь... Меньше года назад. Так странно и страшно. Я боялась не встретить тебя, боялась пройти мимо. А еще больше я боялась, что мимо пройдешь именно ты. Со мной ведь... Сложно со мной, — она беспокойно качает головой, щека ее лежит у него на плече, Марк старается не двигаться и дышит медленнее. — Я не умею знакомиться, общаться, долго дружить, не говоря уж о большем. Но ты взял и поставил все вверх тормашками, с тобой было не страшно и не тревожно. А уж Нина... Я не могу представить как без нее. До сих пор не могу понять каким образом история сложилась так как сложилась.
Марк улыбается, осторожно приобнимает ее рукой, касается губами Мартиной макушки, осторожно выдыхая в русую копну вопрос:
— И всё?
— А мало? — Мартины плечи напрягаются, будто в предчувствии насмешки или угрозы.
— Нет. Как раз столько, сколько нужно, — качает головой Марк. —Как тогда, помнишь, на празднике? Когда все то и дело роняли бокалы, но их отчего-то было не жаль. Даже хозяевам. Они все говорили: "Добрая примета!", а ты весь вечер не спускала Нину с рук, чтобы она не поранилась ненароком о чье-то счастье. А на каждую мою попытку забрать дочь, качала головой и велела идти отдыхать, общаться с друзьями. Мол, тебе не тяжело, а с детьми такого возраста ты почти не видишься.
— Мне правда не тяжело было. Нина была особенно хороша в тот вечер. Никак не могу привыкнуть к ее мимике и умению строить умильнейшие рожицы. В тот вечер мне хотелось, чтобы она улыбалась только мне, — сознается Марта, расслабляясь.
— Я ведь тоже уронил тогда бокал, — напоминает Марк. — И каюсь, я загадал, чтобы вот так, с тобой рядом, быть как можно дольше. Кофе просто сообщил, что я где-то есть в этом мире. А вот вино... Вино привязало накрепко, Марта. Вечер был очень для этого подходящий. Так что, если ты боялась, что...
— Не надо, — Марта кладет теплую ладонь так, чтобы прикрыть ему рот, запрещая продолжать. — Я не боялась. Не тебя, то есть. Я всегда больше боюсь себя. Но теперь... — голос Марты становится по-детски умоляющим. — А ты правда-правда хорошо за нас попросил?
— Лучше просто быть не могло, — серьезно отзывается Марк.
Марта успокоенно сворачивается калачиком рядом с ним. Ей кажется, что она слышит как в глубинах города движутся подземные реки и поезда. Марта вдыхает запах сидящего рядом Марка, вслушивается в тишину дома, говорящую о том, что Нинин сон крепок. И радуется (в который уж раз радуется), что та чашка кофе (чуть меньше года назад) случилась.