Болезнь Герта пришлась очень некстати, работы было много, да и на грядущий Йоль выученик просил возможности отлучиться на несколько дней. Премудрая, конечно, разрешила. Она уже не раз говорила о том, что ученик может свободно отправляться куда ему заблагорассудится, возвращаясь только по каким-то важным вопросам. Но юноша упорствовал в том, что до истечения года он никуда деваться не собирается. Стало быть, до грядущего Бельтейна гостевая горница, библиотека, равно как и познания наставницы находились в его распоряжении.
—Выпей пока не остыло, — протянула Наставница Герту чашку с горячим отваром из липы, подслащенным медом.
—Я вот думаю, не может ли мое состояние как-то быть связанным с тем, что я несколько ночей подряд сплю с отворенным окном, — бесцветным голосом проронил Герт, делая очередной глоток отвара и морщась от приторной сладости оного.
Премудрая негодующе фыркнула: в каком же возрасте человеческие дети, наконец, начинают понимать что творят. Как можно сомневаться, что открытые в морозные ночи окна скажутся на состоянии
здоровья? здоровья?
—Даже не стану спрашивать как ты умудрился его открыть. Зачем? — вот что для мне куда интереснее, -— нахмурилась она, глядя как подрагивает в руках борющегося с ознобом ученика синяя узорчатая чашка с питьем.
— Душно. В моей комнате очень душно по ночам, — прикрыв глаза ответил Герт, которого несколько раздражало пристальное внимание к его недугу.
На самом деле, плохое самочувствие было при нем уже которую неделю, но его удавалось скрывать довольно неплохо. Однако сегодня утром он с огромным трудом заставил себя подняться с постели, будучи на редкость разбитым. В результате, наставница с пары фраз уловившая резкое ухудшение состояния, удивленно воззрилась на ученика и не терпящим возражения тоном приказала ступать отлеживаться. Дом и посетителей она полностью забрала на себя, как, впрочем, и было до водворения в жилище Герта. Теперь, сидя на постели с лоскутным одеялом на плечах, Герт особенно остро ощущал себя гостем в чужом доме. А ведь порой ему начинало казаться, что он не просто случайный жилец под этой крышей. Впрочем, этот случай с простудой можно было считать возвратом долгов начала осени, когда в роли сиделки выступал он сам. Проведя в постели всего полдня он уже хорошо понимал отчего сбежала тогда Наставница, но желания повторять ее подвиг у него не было категорически. Надо было срочно идти на поправку.
— А проветривание комнаты на сон грядущий для тебя было бы совершенно запредельной вещью? Спать зимой с открытыми окнами — экая блажь. И ты еще сомневаешься не это ли способствовало простуде...
— Не страшно. Я вылечусь. Несколько дней щадящего режима и я встану на ноги. Не хочется встречать Йоль простуженным.
Премудрая кивнула, забирая послушно опустошенную учеником чашку и движением глаз приказала ему возвращаться обратно в лежачее положение.
— Да, простуда будет помехой празднованию, — согласилась она, направляясь к двери. — Будем надеяться, что лекарства подействуют. В веселой компании на праздник не худо бы и самому быть веселым.
— Я буду праздновать не в кругу друзей, а с родными. В этом году мне больше никого не хочется видеть в ночь поворота Колеса, кроме отца с матерью.
— В таком случае, выздоравливать надо быстрее, чтобы не огорчать их таким видом, — откликнулась наставница, несколько сбитая с толку ответом. — Постарайся поспать.
Ополоснув чашку Герта над бадьей, Премудрая аккуратно отставила ее в сторону, разместив по соседству с плотно укутанными горшочками, в которых томились отвары ромашки и липы, приготовленные для больного. Когда Герт предупредил об отлучке, она почему-то была уверена, что он отправится куда-то поближе к Ксане. А оказалось...
Впрочем, на Ксане возможные варианты компаний не заканчивались, за последние пару месяцев Герт стал притчей во языцех среди юных искательниц мудрых советов. Интерес и обожание в глазах младых дев, которые по подсчетам наставницы вскоре должны были протоптать к ее порогу целый тракт, совершенно не трогали Герта, скорее даже раздражали. В ответ на дружеское подтрунивание касательно того, что скоро у него отбою от невест не будет, книжник только поморщился:
— Они видят во мне какую-то диковинку и только, вот и разбирает охота позабавиться. Смазлив да еще и в таком месте приживалой — этого уже достаточно для многих, чтобы повиснуть на шее. Подобные гостьи для меня не открытая книга даже, так — рисунок ребенка на куске бересты, не сложнее. Я для них невидаль и только, уж поверьте.
— Так таки все единственно на смазливость и смотрят? — хмыкнула наставница.
— Вначале — да, все. Только позже они понимают, что с меня ничего кроме оной и не возьмешь. Видишь ли, Предвечная, женская мечта прежде всего — удачно выйти замуж. А удачно — значит за богатого. Я же человек скорее духовный, не умею копить деньги, не наживу состояния. Я и в выученики пошел к тебе только за тем, чтобы ума набраться и, если повезет, в чьих-то умах остаться. В отличие от тебе подобных мы, люди, смертны. Для многих жизнь — дорога в забвение, добровольно избранная дорога. А я верю в другое.
— Во что? — негромко спросила Наставница.
— В то, что каждый человек - суть божество. Он все может: созидать, разрушать, помнить, забывать, вписывать в скрижали истории и вычеркивать. У человека много власти, но он ею не пользуется. Отчего так?
— Оттого, что проще перекладывать ответственность на чужие плечи. За сбежавшее молоко горе-хозяйке куда сподручнее обвинить в озорстве домового, чем себя саму. За промахи и поражения тоже проще винить покровителей, которые оставили без помощи сирых и убогих бедолаг. Вот люди и открещиваются от собственной власти над жизнью, передавая нам бразды правления. А, как видишь, мы ничем не правим, в действительности-то все до конца в руках людей, мы можем только дать совет, другой, третий, но вынудить кого-то поступить согласно данному совету — это уже не наша епархия.
Герт согласно кивнул, на том беседа и кончилась.
Вечером жар поднялся. Премудрая сидела на невысокой скамейке у постели Герта, аккуратно обтирая полотенцем смоченным в растворе яблочного уксуса и теплой воды лицо, шею и плечи юноши. Ему понемногу становилось легче, это было ясно по тому как в глазах постепенно проступала неловкость вместо благодарности. Он попытался было перехватить ее руку, занесенную в очередной раз для обтирания, но она мягко его отстранила.
— Ты, помнится, говорил, что тебя застит внешность, — провела она по его лбу полотенцем. — Так вот, сейчас, когда меня ничто не может отвлечь от твоей сути, книжник, поверь мне, ты не более странен, чем кто-то другой. "Странный" — вовсе не твое слово. Скорее уж "сложный".
— Может быть, — слабо улыбнулся Герт. — А ведь я сам влюбляюсь не во внешность. Вернее, в то, что во внешности очень трудно переменить. В глаза.
— Ну уж, многие так говорят, — усмехнулась наставница, отжимая полотенце над чашей с раствором для обтирания. — А на самом деле только лишь глаз очень мало кому хватает. Да и по ним одним не разберешь что перед тобой за человек.
— А мне все равно важнее всего глаза, — покачал головой Герт, оставляя на подушке влажные следы. — Я смогу помочь изменить что угодно, даже душу. Но глаза всегда те же, что были при первой встрече. Жаль, что не могу сейчас собраться с мыслями и описать тебе глаза Ксаны... Ты бы поняла.
— О, не переживай, что-что, а их я помню прекрасно, — хмыкнула премудрая, у которой перед мысленным взором тот час появилось бледное личико с большущими светло-серыми глазами. — Но, видимо, были и другие.
— Были. Кто-то отвечал взаимностью, кто-то нет. Со мной сложно. Я рано или поздно становлюсь камнем на шее. Не добытчик, не купец, не богач, каково за мной будет несчастным. Мертвый груз да и только. А по мне чем быть мертвым грузом — лучше уж голодать вовсе и жить подальше от людей.
— Глупый ты, — покачала головой наставница. — И как только в учениках задержался — не ясно. Видать хорошо свою глупость скрывал. Я, конечно, не целый век тебя знаю, но бездействовать ты плохо умеешь. А уж коли кто за тебя пойти надумает, так, кажется мне, с полным осознанием того, что ты можешь дать и чего нет. Не забивай себе голову понапрасну там, где к тому повода не представляется. Все у тебя будет хорошо, уж поверь, я знаю.
Герт уже не слушал ее, склонив голову к плечу и смежив усталые веки, он спал. Премудрая аккуратно отвела рыжевато-золотую прядь ото лба спящего выученика, подтянула одеяло повыше, аккуратно подоткнув с боков. Затем она тихо встала с табуреточки и, прихватив с собой полотенце и миску с остатками воды и уксуса, вышла из Гертовой комнаты.
Снег у черного крыльца казался синеватым в плотной темноте ночи, веер брызг, разлетевшихся из опустошенной миски попытался было растопить этот холодный покров, мня себя предвестником весны. Но ничего не вышло. Раньше срока мало что в этом мире удается даже самым отчаянным.
Сняв старую парку, наставница повесила ее на гвоздь вбитый рядом с дверью во двор. Вернувшись в кухню, Премудрая повесила прополосканное полотенце неподалеку от очага, чтобы сохло скорее. Не удержавшись, покосилась на свое едва различимое отражение в окне, но ничего нового там не заметила. Тот, кто влюбляется в глаза имеет немного попыток разглядеть то, что за ними. Премудрой отчего-то вспомнились какой бесконечной красоты были глаза у одного висельника, осужденного к казни за разбой и убийства. Глаза — зеркало души, но ведь бывают и зеркала с секретами, и зеркала искажают. Впрочем, тут Герт сам волен обжигаться, она ничем не сумеет помочь. Зато теперь можно было прекратить бояться сделать самой что-то лишнее, бояться невольно привязать. Если уж не глянулась сразу не глянется и позже. Глаза-то у нее тоже какие есть, и уж подавно не Ксанины.
-
-
18.12.2016 в 15:10