Теплый и совершенно сухой сентябрь упаковал свои пожитки буквально в одну ночь. Засыпали мы после довольно свежего и солнечного дня, чтобы проснуться в облачном и ветреном октябрьском. Бабье лето отключили в начале прошлой недели, отопление включат не раньше середины месяца. За выходные здание университета остывает практически до уличной температуры, а на нашей кафедре вообще есть такая штука как постоянная круглогодичная непрогреваемость помещения. Летом там более менее сносно в жару, разве что душновато из-за вечно закрытых окон, зимой зато холод необычайный. Студенты неизменно поражаются как мы там выживаем, мы говорим, что это все условия, чтобы мы дольше оставались молодыми и больше двигались. Так вот, без отопления полмесяца с температурой в районе +10 будет очень весело. Ну, сочтем это поводом чаще пить чай и попробовать новые его сорта.
Вчера вечером я внезапно обнаружила, что верчу в голове фразу из недавно просмотренного видео одного американского учителя о том, как он собственно к учительствованию пришел. Он много кем хотел быть, а потом, в один сложный период своей жизни, понял, что хочет служить и всерьез задумался о том, чтобы стать священнослужителем и уйти в монастырь. Единственное, что его остановило - в таких условиях совершенно неприемлемым было бы сохранение отношений с его любимой девушкой (нынешней женой). Тогда он задумался, а как еще можно служить людям и какой-то высшей идее. Эти размышления, а также опыт работы в благотворительных миссиях, привели его к преподавательской деятельности.
Вся эта история напомнила мне, что у меня в жизни тоже был период, когда я серьезно размышляла об уходе в
монастырь.монастырь. Это при том, что мою семью не назовешь набожной или особенно верующей, мы даже в церкви бываем раз в энное количество лет по случайному стечению обстоятельств. И тем не менее, года три (класса с 7 по 10) я всерьез об этом думала. Родители, надо отдать им должное, напрямую не отговаривали, они просто посмеивались, говоря, что монастырская жизнь предполагает отказ от слишком большого количества вещей, которые я так люблю. То есть, настоятельница монастыря вряд ли оценит мою излишнюю страсть к не особенно набожным книгам, мою лень, мой несдержанный характер, а уж мой распорядок дня и вовсе не выдерживал никакой критики. Особенно серьезным аргументом был строгий пост, подразумевавший отказ от разного рода сладостей, которые я, хоть и не чрезмерно, но довольно чутко уважаю и ценю. Еще я, помнится, размышляла, что пользоваться интернетом в монастыре тоже вряд ли позволят, а я как раз класса с 10 завела блог, который меня очень грел, из которого выросло много интересных дружб.
От мыслей о монашестве пришлось отказаться по ряду причин. Из того, что не было указано выше, следует упомянуть активное увлечение славянскими обычаями в том же 10 классе. В итоге, мне показалось, что это будет не совсем честно лезть в монастырь с языческими убеждениями. Потом были кельты. И я поняла, что для христианства я несколько пропала. При том, что меня все еще завораживает тишина церквей, их убранство, но скорее с эстетической точки зрения, чем в ключе вопросов веры. Я тогда для себя решила, что можно уйти в монастырь и в старости, а промежуток до этой самой старости посвятить чему-то своему.
На самом деле, оглядываясь назад, я думаю, что во многом мои мысли о церковном служении были навеяны книгами, которые я читала, а еще желанием хоть где-то пребывать в покое и тишине, чтобы найти гармонию с собой. Помогать людям мне тоже хотелось, но я была не вполне уверена в том, как это можно было бы провернуть сидя в келье целыми днями. Словом, да, дружбы в сети, книги, языческие замашки, любовь к сладостям, а еще не желание терять связь с рядом людей отложили мое водворение в тихой и спокойной келье на неопределенный срок.
Я и сейчас невольно интересуюсь тем, как живут священнослужители. У меня есть в закладках канал одной американки, жены священника. Они с супругом оба потрясающе нетипичны для восприятия священнослужителей в моих широтах обитания. В целом, мне больше импонирует та многоликость церкви, которая есть в западных странах. Мне интересно слушать о том что они делают, слушать о том, как иной раз непросто идти путем служения Богу и помощи людям. Мне интересно наблюдать, но я не могла бы, по зрелом размышлении, разделить этот путь. Учителем я хотела быть с детства. Но позже, в старшей школе на профориентации, мне от души не желали этой стези школьный психолог и мои же преподаватели. Не потому что думали, будто толку на данном поприще от меня не будет, а скорее из-за того, что мне вряд ли хватит терпения. Единственной, кто всерьез верил в успех затеи была моя учительница устной речи по английскому. Она всегда говорила, что я ей напоминаю ее саму в молодости. Родители тоже были против, ярко иллюстрируя минусы данной деятельности примерами родственниц и соседей. Словом, когда я выбирала специальность, я больше исходила из опции стать по выпуску переводчиком, чем преподавателем. Во время педагогичекой практики я даже поняла, что учительство — скорее всего не обо мне, слишком сложно. А стоять перед классом — это же почти отдать себя на растерзание. Нас с сокурсницей как-то оставили на пол урока с пятиклассниками во время урока английского, чтобы мы за ними приглядели. Шелковые при учителе, дети совершенно вышли из-под контроля стоило их преподавательнице покинуть класс. Мы кое-как дожили до перемены и поняли, что путь Макаренко и Сухомлинского — не для нас.
(крайне многобуквенные излияния и рассуждения о моем педагогическом опыте) В университетские годы я несколько раз бывала с волонтерами в детдомах, потом на 3 и 4 курсе прочла взахлеб много книг о работе в приютах и интернатах, в колониях. Чаша весов вновь стала клониться к педагогике. Мне хотелось как-то помочь людям. Не просто сидеть в офисе, выполняя задачи (такой опыт у меня появился в течение 4 курса, когда я работала секретарем ИК), не оформлять бумаги, не переводить даже, хоть мне это и нравилось. А менять судьбы детей к лучшему. Ведь меня тоже в свое время не раз спасали разговоры с учителями, их поддержка и вера в меня, так почему же я не могу попытаться стать кем-то, кто сможет помочь другим. Впрочем, родители все еще были против подобных мыслей, ибо у меня вполне начала складываться карьера.
Однако, не даром говорят: свое не объедешь и не обойдешь. Так сложились обстоятельства моей жизни, что волей-неволей пришлось идти на кафедру и преподавать. Было ли страшно? Разумеется. Я прекрасно помнила как отказывались повиноваться мне школьники, а тут уж речь шла о почти взрослых товарищах. Более того, я знала насколько далека я от идеала в знаниях, при всех своих пятерках, и как мало толку было от пар методики преподавания языка, когда дошло до дела. Все пришлось осваивать с нуля, все пришлось заучивать заново, чтобы уметь объяснить это студентам. Но учебные и методические моменты — полбеды. Я в начале не верила, но мне правильно в свое время сказали: надо будет — методика наработается, еще и бодрее будет, чем у тех, кто учил тебя. Что это правило верно я вижу и на своих студентах, которые стали уже коллегами. У них всегда есть чему поучиться. Впрочем, учить, в принципе, можно только тогда, когда непрестанно учишься сам.
Работать оказалось куда увлекательнее, чем я могла представить. Пусть и сложно, пусть я нередко хотела послать все к чертям и уволиться по причине неверия в собственные силы и дальнейший смысл своего пребывания в стенах университета. Но тем не менее, мои студенты, сами того не зная, появлялись всегда очень вовремя, чтобы сгладить эти мои депрессивные и самоедческие настроения. Мне повезло учить интереснейших людей. Они очень разные и непохожие, у них разные характеры и увлечения, ориентиры и ценности, они далеко не всегда любят меня, мне не всегда просто с ними. Но в конечном итоге это все всегда того стоит. Я стараюсь быть не только преподавателем, но и человеком, с которым можно поговорить, к которому можно обратиться. Человеком, которому не все равно. Я пытаюсь помочь, если могу. Хотя зачастую, единственное что можно сделать — выслушать и высказать свои соображения. Но, порой, и это уже немало. Я не одна такая, и это радует. Я знаю, что мои младшие коллеги тоже оказываются рядом, когда ребятам сложно, всегда предлагают поговорить, когда начинают происходить сложности в учебном плане, поддерживают студентов не только в вопросах учебы, но и чисто по-человечески. Учителя могут что-то изменить к лучшему, определенно, и мне радостно, что не одна я это сознаю.
За последний месяц у меня как-то случился какой-то всплеск сложностей у студентов. Слушая очередную историю, я задумалась о том, что нас не тому учат на методике преподавания и педагогике. Ни в одной книжке нет указаний, что делать преподавателю, когда перед тобой создание с разбитым сердцем и насколько целесообразно его, в принципе, дергать касательно учебных нужд. Что делать преподавателю, когда у ребенка исчезает всякая мотивация к дальнейшей учебе в силу сложного жизненного периода? Что делать преподавателю, когда в сети появляются личные снимки студентов, которые явно были сделаны не для того, чтобы делиться с широкой аудиторией? Таких "Что делать?" на самом деле масса. И универсального ответа на них у меня нет до сих пор. Наверное, быть человеком, которому не все равно. Уметь выслушать, уметь сказать нужное, уметь не судить и не осуждать, уметь успокоить и урезонить. Быть, если не там, где нужнее всего, то хотя бы там, где тебя в случае острой необходимости можно найти.
Я до сих пор не верю своим глазам, когда студенты удивляются банальному вопросу о том как они поживают и все ли у них хорошо. Когда на их лицах проступает растерянность, если после их фразы "Это длинная история", ты говоришь, что у тебя есть и желание, и время ее выслушать. Когда тот факт, что тебе не все равно, почему ребенок плачет, заставляет его едва ли не кинуться тебе на шею...
Мои студенты учат меня многому. Иногда в разы большему, чем учу их я. Они учат меня быть человеком. Из-за своего ныне уже 2 курса я научилась на 23 году жизни не шарахаться от попыток обнять меня, я научилась даже - пресветлые боги!- обнимать людей первой. Благодаря своему 4 курсу я поняла, что успеваемость студентов и их персоналии надо разделять. Они вечно получают нагоняи по учебе, но мне с ними невыразимо комфортно и мы нередко проводим вместе время вне пар или обсуждаем многие вещи в не слишком педагогичном ключе, начистоту. На выпуске прошлого года я поняла, что даже те, с кем поначалу сложнее всего строить отношения, в итоге становятся родными и близкими. Мои вот-вот грозящие выпуститься магистры, которые стали и коллегами, и даже, не побоюсь этого слова, друзьями, научили тому, что можно создавать своим близким праздники по велению души, а еще стали теми, с кем всегда приятно говорить об общих детях и их успехах, теми, от чьего присутствия на кафедре в разы комфортнее. Наш с ними третий курс учит меня справляться с разными характерами и не устает давать поводы для повышения навыков отшучивания по ходу дела. Первый курс каждый год учит не судить по первым впечатлениям.
Не так давно меня в контексте одной беседы спросили, когда же я устану хотеть спасти и понять всех вокруг. На что я, поразмыслив, ответила, что хотелось бы не уставать, и что я не пытаюсь насильно причинить добро, нанести кому-то радость. Нет. Я просто хочу, чтобы студенты помнили, что нам есть дело до них. Что они для нас люди, а не строка с оценками. Что к нам можно прийти, когда трудно и, возможно, мы сумеем помочь.
Учителя — нечто вроде маяков. Маяки ведь не бегают по берегу в поисках терпящих бедствие кораблей, но если их не окажется на месте, многое может пойти не так. Является ли "работа" маяком" — служением? Вполне возможно. По крайней мере, мне кажется в мире от меня пока больше пользы в том месте, где я нахожусь. И, хочется верить, что сумею я помочь куда большему количеству людей, чем если бы сидела в своей келье и ежедневно молилась не переставая.
Я не чувству в себе потенциала матери Терезы, у меня все еще адский характер и нехватка терпения. Но если я смогу сделать хотя бы одну жизнь лучше или не усугублю состояния тех, кому плохо, то, пожалуй, не зря занимаю свой стол на кафедре.
-
-
10.10.2017 в 18:01-
-
10.10.2017 в 19:54